1789 год.
В 1789 году выходит "Traite de chimie", первый учебник современной химии - явление в своем роде единственное в истории наук: весь учебник составлен по работам самого автора. Состав атмосферы, теория горения, образование окислов, кислот и солей, анализ и синтез воды, строение органических тел, органический анализ - все это представляет краткий свод мемуаров Лавуазье. Точное представление о простых телах, основной закон химии, превративший всякую химическую проблему в алгебраическое уравнение, метод количественного исследования установлены им же. Иллюстрации к изданию были изготовлены лично Марией Лавуазье - ученицей знаменитого художника Луи Давида. Это был первый курс химии, из которого флогистон как химический агент был исключен.
„Предпринимая настоящий труд, я не имел иной цели, как развить подробнее доклад, сделанный мною на публичном заседании Академии Наук в апреле 1787 года «О необходимости преобразовать и усовершенствовать химическую номенклатуру»,- говорит Лавуазье в предисловии.
В ночь с 12 на 13 июля 1789 года встревоженные управители порохов и селитр Лавуазье и Клуа тайно отправили из Арсенала часть запасов пороха в самое, по их мнению, надежное убежище - Бастилию.
В ту же самую ночь откупщики получили потрясающую весть: неизвестными лицами были подожжены конторы Генерального откупа у всех застав, от Сент-Антуанского предместья вплоть до предместья Сент-Оноре. К утру конторы выгорели дотла, и товары стали проходить в Париж беспошлинно.
В августе 1789 года прошел слух, что управляющие арсеналом увозят порох из Парижа, чтобы продать его врагам Франции. Толпа окружила арсенал, требуя ареста Лавуазье и Лефоше, его товарища. Они были схвачены и отведены в Hotel de Ville. Тут Лавуазье без труда доказал ложность обвинения, и городское управление решило освободить его. Но толпа не унялась, наводнила ратушу, хотела убить маркиза Ласалля, подписавшего приказ об освобождении управляющих. Маркиз спрятался, а Лафайет с трудом уговорил толпу.
Первый период революции, период реформ, прошел сравнительно спокойно.
Лавуазье участвовал в выборах депутатов в законодательное собрание в Блуа, в качестве одного из представителей местной аристократии, и составил "тетрадь" (cahier) этого сословия: в ней аристократия отказывалась от своих привилегий, требовала уравнения налогов, которые должны взиматься со всех лиц и владений соответственно их доходу и назначаться только со свободного согласия нации. Требовали также свободы печати, неприкосновенности личности, уничтожения полицейского произвола, цехов и корпораций, которые «не позволяют гражданам пользоваться их способностями», и т. д. Словом, "тетрадь" была составлена в самом широком реформаторском духе.
Примерно в это самое время в Париже, по инициативе Мирабо, Лавуазье, Кондорсе, Сийэса и других, образовалось „Общество 1789 года" - умеренной партии, поставившей своей задачей развитие, защиту и распространение принципов свободной конституции. Клуб этот существовал до 1791 года, но под конец потерял всякую популярность. Принадлежность к нему даже считалась признаком плохих гражданских чувств и впоследствии пребывание в «Обществе» служило достаточным основанием для того, чтобы попасть в список подозреваемых.
Лавуазье регулярно посещал это Общество и одно время состоял его секретарем. Здесь, в августе 1790 года он доложил свои „Размышления об ассигнациях", полные грозных предзнаменований относительно растущей инфляции.
1790 – 1791 год.
В 1790 году, Национальное собрание поручило Академии наук выработать рациональную систему мер и весов на определенных и простых основаниях, которые могли бы быть приняты всеми нациями. Сначала хотели организовать международную комиссию, но, не встретив поддержки со стороны других государств, решили действовать сами по себе. Лавуазье был назначен секретарем и казначеем Комиссии мер и весов, в трудах которой принимали участие лучшие ученые того времени: Лаплас, Борда, Лагранж, Куломб и другие.
Лавуазье и Гюйо было поручено определить вес в пустоте единицы объёма дистиллированной воды при 0 °C. Впоследствии вместе с Борда, Лавуазье определял расширение меди и платины для устройства нормального метра.
Лавуазье в своей лаборатории изучает состав воздуха, выдыхаемого человеком в спокойном состоянии.
Набросок Марии Лавуазье.
20 марта 1791 года Национальное собрание, уступая настойчивым требованиям народа, аннулировало договор с откупщиками, установив задним числом дату расторжения договора - 1 июля 1789. В газете «Пер Дюшен»"№33 по этому поводу было сказано: «Как бы я хотел находиться в Доме откупа: наблюдать за зеленым столом все эти толстые рожи откупщиков, когда они узнают декрет Собрания... Они, конечно, постараются подражать другим аристократам и унести за границу все то, что содрали с нас».
В 1791 году Лавуазье добивался назначения то на пост начальника национальных таможен, то начальника ввозных сборов Парижа, ранее находившихся в ведении Откупа. Эта попытка остаться в аппарате Откупа ему не удалась. Он был назначен одним из комиссаров Национальной казны.
Между тем произошла реорганизация Управления порохов и селитр, и Лавуазье лишился должности управителя. Он добился лишь разрешения временно сохранить в Арсенале свою квартиру и лабораторию.
Каковы были взгляды Лавуазье и его сторонников в тот момент, можно отчетливо судить по содержанию сохранившегося письма, адресованного им в Америку известному ученому и консервативному политическому деятелю Франклину.
„... После того, как я Вам рассказал о том, что происходит в химии, следует сообщить Вам и о нашей политической революции; мы ее считаем уже совершившейся и совершившейся бесповоротно; существует, впрочем, весьма слабая аристократическая партия, которая делает тщетные усилия. Партия демократическая имеет на своей стороне и численность, и философию, и ученых. Люди умеренные, сохранившие хладнокровие в этом всеобщем брожении, полагают, что обстоятельства нас завели слишком далеко, и весьма печально, что пришлось вооружить народ н всех граждан; они же полагают, что неполитично давать власть в руки тем, кто должен повиноваться, и что приходится опасаться противодействия установлению новой конституции со стороны тех, ради кого она создана.
„Мы очень сожалеем, что в этот момент вы находитесь столь далеко от Франции, вы были бы нашим проводником и вы бы указали нам границы, которых нам не следовало переступать".
В то время Лавуазье заканчивал свой давно начатый труд „О территориальном богатстве Франции", представляющий собою одно из наиболее выдающихся классических сочинений по статистике, где впервые были даны хотя бы приблизительно статистически обоснованные цифровые данные о ресурсах страны. Эта работа до сих пор не потеряла значения как один из главных источников для суждения об экономическом состоянии Франции накануне революции.
В этом труде Лавуазье, впервые со всей ясностью показано значение третьего сословия по сравнению с дворянством. Доклад был удостоен похвалы и был почти немедленно опубликован отдельной брошюрой. Однако ни похвалы Национального собрания, ни отказы от вознаграждения, не могли ни в малейшей степени смягчить ту ненависть, которой было уже окружено его имя дельца.
Марат в своей газете „Друг народа" от 27 января 1791 года давал Лавуазье следующую характеристику:
„Я доношу Вам на корифея шарлатанов, господина Лавуазье, сына пройдохи, недоучившегося химика, выученика женевского биржевика, генерального откупщика, управителя порохов и селитр, администратора ссудной кассы, секретаря короля, члена Академии Наук.
Поверите ли Вы, что этот господчик, получающий сорок тысяч ливров ренты и не имеющий никаких причин для общественной признательности за заключение Парижа в тюрьму, за прекращение циркуляции воздуха посредством стены, которая обошлась беднякам в тридцать три миллиона, и за вывоз пороха из Арсенала в Бастилию в ночь с 12 на 13 июля, что этот хитрый, как демон, господчик может быть избранным в качестве администратора Парижского департамента?"
Между тем как во Франции Лавуазье подвергался жестоким нападкам со стороны якобинцев, его английский оппонент, противник его новых химических доктрин, Дж. Пристли вызвал бурю негодования среди британских реакционеров своей горячей и искренней приверженностью идеям Французской революции.
В сентябре 1791 года правительством было образовано Консультационное бюро искусств и ремесел, в которое были введены представители различных ученых учреждений и обществ в том числе и Лавуазье. На это Бюро была возложено рассмотрение различных предложений и технических изобретений, число которых значительно возросло в тог момент. Кроме того, Бюро должно было присуждать вознаграждения и премии отдельным изобретателям. Таким образом, учреждение Бюро явилось естественным следствием расширения функций и задач Академии Наук во Франции в эпоху Революции.
Лавуазье выпала роль составления многочисленных докладов и отзывов по самым разнообразным вопросам, также ему была поручена разработка системы профессионального образования.
Изучение состава воздуха, выдыхаемого человеком при работе.
Набросок Марии Лавуазье.
Хотя откуп был уничтожен, но нападки революционных газет на откупщиков не прекратились. Вскоре Лавуазье потерял место управляющего пороховым делом, которым дорожил, главным образом, из-за лаборатории, устроенной в арсенале. Впрочем, правительство уважило его просьбу, оставив за ним помещение и лабораторию.
Все больше убеждаясь в своем бессилии, встречая со всех сторон подозрительное отношение, обвинения в недостатке гражданских чувств, он и сам решил развязаться с должностями, тем более что они отнимали у него почти все время. "Я начинаю чувствовать тяжесть громадного бремени, которое лежит на мне",- пишет он в конце 1791 года.
1792 год.
Зимой 1792 года Лавуазье и Аюи определили плотность воды и выработали единицу веса, а также изучали сравнительное расширение меди и платины для устройства образцового метра.
В феврале Лавуазье вышел из казначейства. Сильные нападки вызывали и его деятельность в Ссудной кассе, связанная со скупкой и спекуляцией конфискованными недвижимостями, поступавшими на национальные аукционы. Вскоре ему снова предложили место управляющего арсеналом, но он отказался, предвидя неудачу. Предчувствия не обманули: через несколько дней в арсенал явился комиссар одной из городских секций, опечатал бумаги, арестовал управляющих. Один из них, Лефоше-отец, лишил себя жизни, другие были освобождены Национальным собранием. На этот раз ему пришлось окончательно перенести свое жилье и лабораторию из пределов Арсенала, и он поселился в доме № 243 по бульвару Мадлен.
15 июня 1792 года Людовик 16 лично предложил «члену Академии Наук кавалеру Лавуазье» принять на себя пост министра государственных имуществ в новом кабинете.
Любопытно, что именно в тот момент, когда король решил перейти в наступление для усмирения Революции, взоры его обратились к ученому, как к подходящему кандидату на пост одного из министров.
На это приглашение Лавуазье ответил отказом.
«Государь! – пишет он. - Отнюдь не из малодушия, столь мало свойственного моему характеру, ни из-за отсутствия интереса к общему делу, ни даже, - что я хотел бы особо подчеркнуть, - из-за сознания недостаточности моих сил я вынужден отказаться от того знака доверия, которым Ваше величество меня почтили, предложив мне пост министра государственных имуществ.
Я не якобинец и не фельян. Я не принадлежу ни к какому обществу, ни к какому клубу. Привыкший все взвешивать на весах моей совести и моего разума, я никогда бы не мог согласиться на то, чтобы отдать мои взгляды на усмотрение какой-либо партии. Я поклялся с искренним сердцем в верности как конституции, которую Вы приняли, так и полномочиям, предоставленным народу, так и, наконец, в верности Вам, государь, конституционному королю французов, Вам, чьи несчастья и добродетели недостаточно понимаются.
Будучи убежден, что Законодательное собрание вышло за пределы того, что ему предоставила конституция, что может сделать конституционный министр? Неспособный согласовать свои принципы и свою совесть, он тщетно взывал бы к подчинению закону, который приняли на себя все французы в торжественной клятве. Сопротивление посредством методов, предоставленных Вашему величеству конституцией, которое он мог бы Вам посоветовать, было бы воспринято как преступление. И я погиб бы жертвой своего долга, а непреклонность моего характера стала бы даже источником новых бед.
Государь, разрешите мне продолжать мои труды и мое существование на пользу государства, занимая менее высокие посты, где бы я мог, однако, служить с большей пользой, вероятно, более долговечно.
Посвящая свою деятельность народному просвещению, я постараюсь впредь разъяснять народу его обязанности. В качестве солдата и гражданина я буду носить оружие в защиту закона, в защиту безопасности бессменного представителя французского народа.
Остаюсь, государь, с глубоким почтением Вашего величества нижайшим и покорнейшим слугою
Лавуазье».
В 1792 году Фуркруа, желая доказать свое революционное рвение, предложил Академии исключить из своей среды членов, эмигрировавших за границу и считавшихся врагами отечества. Предложение это возбудило большое волнение. Многие из академиков высказались против него, говоря, что их дело заниматься наукой, а не политикой. Наконец, геометр Кузен нашел формулу, удовлетворившую всех: предоставить министерству удаление тех членов, которых оно считает врагами революции, тогда как академия «будет по обыкновению предаваться более интеллектуальным занятиям».
Парижская Академия Наук продолжала регулярно собираться, хотя ее состав заметно поредел: присутствовавшие обычно на заседаниях представители знати либо эмигрировали, либо были высланы из Парижа. Однако регулярно являлись крупнейшие ученые: Аюи, Кузен, Кулон, Бомэ, Кассини, Лаланд, Ламарк, Лаплас, Лагранж, Борда, Бертолле, Фуркруа, Вик д"Азир и другие.
В апреле Фуркруа сообщил Академии о том, что Медицинское общество исключило из своего состава, во-первых, всех эмигрантов и, во-вторых, всех общепризнанных контрреволюционеров, и он предложил также исключить из состава Академии Наук некоторых ее членов «известных своей негражданственностью». Однако Академия в издевательской форме отклонила это предложение.
Между тем, в кругах Конвента все сильнее развивались тенденции к закрытию всевозможных научных обществ и всех академий в Париже и в провинции. Эти тенденции питались из двух противоположных источников. С одной стороны, многие опасались, что названные учреждения могли служить центрами объединения группировок, враждебных новому режиму. С другой стороны, многие деятели и особенно художники (во главе со знаменитым Луи Давидом) считали, что развитию свободной живописи и скульптуры вредят патентованные академии искусств. Давид предлагал уничтожить эти академии «во имя любви к искусству, особенно во имя любви к молодости».
Через посредство влиятельных деятелей - Лаканаля, Грегуара и других Лавуазье вел отчаянную борьбу за сохранение Академии Наук. И в письме к депутату Конвента геометру Арбогасту он подчеркивает: «Иностранные державы не ждут ничего лучшего, как воспользоваться этим обстоятельством, дабы пересадить к себе науки и искусства, но можно отметить, к чести французских ученых, что их любовь к родине осталась непоколебимой и нет ни одного, кто бы не отклонил с негодованием подобные предложения, если бы они были им сделаны».
Эти последние слова относились в первую очередь к самому Лавуазье. Не подлежит никакому сомнению, что он - крупнейший специалист своего времени по порохам - мог легко найти себе приют у любого иностранного государства, а деньги и помощь извне обеспечили бы бегство.
Но Лавуазье, - возможно, из боязни окончательно потерять свое состояние и бросить на произвол судьбы свою замечательную лабораторию, не помышлял об эмиграции.
1793 год.
В конце мая 1793 года, Лавуазье совместно с Борда измерял тепловое расширение меди и платины для эталона метра. С этой целью в саду нового жилища на бульваре Мадлен были установлены столбы для аппарата, сконструированного им в свое время совместно с Лапласом. Осторожный Лаплас в то время отстранился от всех дел и удалился в маленький городок Мелен, недалеко от Парижа, где в тишине и спокойствии принялся за свой выдающийся труд - „Изложение системы Мира".
Между тем, Лавуазье закончил свои „Размышления о народном образовании", начатые по инициативе депутата Конвента металлурга Ассенфраца, и доложил их Консультационному бюро. Среди многочисленных проектов системы народного образования, предложенных различными деятелями Революции от Талейрана до Лепелльтье, проект Лавуазье занимает исключительное место. Недаром сам он в начале своего доклада отметил: «...во всех представленных вам планах устройства национального публичного воспитания, промышленность, по-видимому, была совершенно забыта».
Доклад Лавуазье должен был быть специально посвящен профессиональному образованию, но фактически он охватывает всю систему образования в целом.
План народного образования, выработанный Лавуазье, говорит о том, как организовать, начиная с раннего детства, широко поставленное политехническое образование, как связать его с индустрией, с социальными науками. И потому, что точки зрения Ассенфраца и Лавуазье так близко затрагивали интересы масс, законопроект был единственным в области народного образования, который извне был поддержан рабочим классом.
Проект был, по-видимому, составлен Лавуазье фактически без участия Ассенфраца, но последний неоднократно и резко настаивал на необходимости организации профессионального образования. Мысли, высказанные Ассенфрацем в его речи в Якобинском клубе, и его «Краткие размышления о народном образовании республиканца» весьма близки к идеям Лавуазье, хотя гораздо менее конкретны.
Известно, что 15 сентября 1793 года в Якобинский клуб явилась грандиозная депутация от народных обществ, секций и Коммуны Парижа.
Депутация обратилась со следующей речью: «Мы не хотим, чтобы образование было исключительным достоянием слишком долго пользовавшейся привилегиями касты богатых, мы хотим его сделать достоянием всех сограждан...
Вместо учебных заведений, которые были не чем иным, как первоначальными школами для подготовки жрецов, мы просим у вас устройства гимназий, где республиканская молодежь могла бы получать знания, необходимые в различных ремеслах и производствах; институтов, где она могла бы изучать элементарные основы точных наук и языков; лицеев, где мог бы развиваться и направлять должным образом свои силы гений».
Депутация направилась в Конвент, где повторила свою просьбу. И в тот же день был принят декрет, учреждавший в основном систему трех последовательных ступеней учебных заведений в соответствии с проектом Лавуазье. Причем во второй ступени должно было даваться среднее профессиональное образование. Никто не упомянул тогда даже имени Лавуазье, а Лаканаль заявил, что этот проект соответствует плану Комитета народного образования.
Однако уже через два дня декрет Конвента был отменен отчасти как невыполнимый в текущем году отчасти по причине отсутствия некоторых депутатов 15 сентября. Вслед за тем в Конвенте начались многочисленные дискуссии, в которых уже проект Лавуазье не фигурировал вовсе.
До сих пор вся история с депутацией и с постановлением Конвента остается не совсем ясной. Неизвестно кто же являлся инициатором этого дела и какова была его истинная
В августе 1793 года, декретом Конвента Академия была окончательно уничтожена. Академики делали все, чтобы избежать гибели: среди прочего велели вынести ковры из залы заседаний, потому что «ковры представляют атрибуты, которые не могут быть терпимы при республиканском режиме». Но даже и этот акт гражданской доблести не был оценен.
Тщетно Лавуазье обращался в Комитет народного просвещения, указывая, какие убытки принесут рассеянье академиков, прекращение начатых работ, таких как "Сравнительная анатомия" Вик д"Азира, минералогическая карта Демаре и другие. Тщетно напоминал о положении академиков, оставшихся без всяких средств к существованию. «Только надеясь на честность общества, избрали они эту карьеру, почетную, но малодоходную. Многие из них - восьмидесятилетние беспомощные старцы, многие потеряли здоровье и силы в путешествиях и трудах, предпринятых за свой счет для пользы государства; французская честность не позволяет нации обмануть их надежду; они имеют право, по меньшей мере, на пенсию, выдаваемую каждому чиновнику».
Усовершенствованный газометр.
Рисунок Марии Лавуазье для "Начального курса химии"
В том же году депутат Бурдон потребовал в Конвенте немедленного ареста и предания суду бывших участников откупа, не дожидаясь срока, назначенного для ликвидации дел.
Комиссия по ликвидации должна была закончить свою работу к 1 января 1793 года, но «не успела» составить отчет к этому сроку, и в июне потерявший терпение Конвент распорядился наложить печати на кассу и бумаги Откупа. В кассе оказалось всего лишь двадцать миллионов ливров, да и то в почти совершенно обесцененных ассигнациях.
В сентябре все печати с документов Откупа были вновь сняты, и откупщикам было предложено закончить баланс к 1 апреля 1794 года. В то время вопросом ликвидации Откупа занялся один из бывших работников аппарата Откупа, депутат Конвента А. Дюпен.
В середине ноября Конвент, в связи с обсуждением положения различных частных компаний, вновь пересмотрел вопрос об Откупе. Бурдон, воскликнул: «Вот уже в сотый раз говорят об отчете генеральных откупщиков. Я требую, чтобы эти общественные пиявки были арестованы, и ежели они через месяц не сдадут своего отчета, пусть Конвент передаст их мечу закона». Это предложение встретило всеобщее одобрение, тотчас же был издан приказ об аресте всех бывших сборщиков податей и всех лиц, бывших когда-либо откупщиками.
Узнав во время заседания Консультативного бюро о постановлении Конвента, Лавуазье не вернулся домой и в течение четырех дней скрывался.
28 ноября (8 фримера) 1793 года он был арестован при неизвестных обстоятельствах и отвезен в тюрьму.
Древний монастырь Пор-Рояль, переименованный в Пор-Либр и временно превращенный в место заключения, нисколько не напоминал собою тюрьмы, и заключенные откупщики пользовались в нем значительной свободой. Но изолированные от архивов Откупа, они не имели никакой возможности приняться за составление требуемого отчета.
Между тем, Комиссия весов и мер направила в Комитет общественной безопасности за подписью Борда и Аюи ходатайство об освобождении Лавуазье для продолжения работ по определению новых мер и весов.
Комитет общественной безопасности оставил петицию Борда и Аюи без ответа, а два дня спустя Комитет народного просвещения (в составе которого в то время находились Гитон-де-Морво, Фуркруа, Арбогаст, Ромм и другие) постановил немедленно удалить из состава Комиссии весов и мер следующих лиц: Борда, Лавуазье, Лапласа, Кулона, Бриссона и Деламбра.
Еще за несколько дней до ареста откупщиков Фуркруа потребовал назначения комиссии для «возрождения» Лицея искусств и наук. Лицей был переименован в Республиканский лицей, причем из списка ста его учредителей семьдесят три, в том числе Лавуазье, были исключены как контрреволюционеры.
В декабре 1793 года, Конвент рассмотрел заявление откупщиков, требовавших, чтобы их допустили к документам Откупа для сдачи отчета. Конвент постановил перевести откупщиков непосредственно в Дом откупа и там и содержать их под арестом, пока не будет сдан отчет. Характерно, что только теперь было вынесено постановление о наложении секвестра на все движимое и недвижимое имущество откупщиков. Квартира и лаборатория Лавуазье были опечатаны.
Лавуазье был доставлен домой, где в его присутствии уполномоченные Комитета народного просвещения Гитон-де-Морво и Фуркруа изъяли все предметы, относящиеся к Комиссии весов и мер. Через некоторое время помещение лаборатории Лавуазье было снова вскрыто по просьбе Марии Лавуазье для изъятия его рукописей по физике и химии, подготовленных к печати, а также для извлечения материалов по добровольной подписке на заем.
Составление отчета Откупа и, главное, ответа на все возводимые против Генерального откупа тягчайшие обвинения взял на себя по предложению своих коллег Лавуазье, оказавшись таким образом добровольным адвокатом откупщиков.
Использованы отрывки из книги Я. Г. Дорфмана «Лавуазье»
А также:
М.А.Энгельгардт «Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность.» Биографический очерк.
Ю.И. Соловьев «История химии»
Максимильян Робеспьер «Речь в Кoнвенте 7 мая 1794 г. (18 флoреаля II гoда республики)».
Материалы Википедии, БСЭ.
Многие исследователи считают, что Жозеф Лагранж является не французским, а итальянским математиком. И придерживаются они этого мнения отнюдь не без оснований. Ведь будущий исследователь родился в Турине, в 1736 году. Во время крещения мальчик был назван Джузеппе Людовико. Его отец занимал высокий политический пост при управляющем аппарате Сардинии, а также принадлежал к дворянскому классу. Мать происходила из обеспеченного семейства врача.
Семья будущего математика
Поэтому вначале семья, в которой родился Жозеф Луи Лагранж, была вполне обеспеченной. Но отец семейства был неумелым, и, однако же, очень упорным дельцом. Поэтому вскоре они стояли на грани разорения. В будущем Лагранж высказывает очень интересное мнение об этом жизненном обстоятельстве, постигшем его семью. Он считает, что если бы его семейство продолжало жить богатой и обеспеченной жизнью, то, возможно, Лагранж никогда бы не имел шанса связать свою судьбу с математикой.
Книга, которая перевернула жизнь
Одиннадцатым ребенком у своих родителей был Жозеф Луи Лагранж. Биография его даже в этом отношении может быть названа удачной: ведь все его остальные братья и сестры умерли в раннем детстве. Отец Лагранжа был расположен к тому, чтобы сын получил образование в области юриспруденции. Сам Лагранж поначалу не был против. Сначала он учился в Туринском колледже, где его очень увлекали иностранные языки и где будущий математик впервые знакомится с трудами Евклида и Архимеда.
Однако наступает тот роковой момент, когда Лагранжу впервые попадается на глаза работа Галилея под названием «О преимуществах аналитического метода». Жозеф Луи Лагранж невероятно заинтересовался этой книгой - возможно, именно она перевернула всю его дальнейшую судьбу. Практически мгновенно для молодого ученого юриспруденция и иностранные языки остались в тени математической науки.
По одним источникам, математикой Лагранж занимался самостоятельно. По другим, он ходил на занятия Туринского училища. Уже в 19 лет (а по некоторым данным - в 17) Жозеф Луи Лагранж занимался преподаванием математики в университете. Это было связано с тем, что самые лучшие студенты страны в то время имели возможность преподавать.
Первая работа: по следам Лейбница и Бернулли
Итак, с этого времени математика становится главным поприщем Лагранжа. В 1754 году увидало свет его первое исследование. Ученый оформил его в виде письма итальянскому ученому Фаньяно деи Тоски. Однако здесь Лагранж совершает ошибку. Не имея научного руководителя и готовясь самостоятельно, впоследствии он обнаруживает: его исследования уже проводились. Выводы, сделанные им, принадлежали Лейбницу и Иоганну Бернулли. Жозеф Луи Лагранж даже опасался обвинений в плагиате. Но его страхи оказались совершенно напрасными. И впереди математика ожидали большие достижения.
Знакомство с Эйлером
В 1755-1756 годах молодой ученый послал несколько своих разработок известному которые тот очень высоко оценил. А в 1759-м Лагранж направил ему еще одно очень важно исследование. Оно посвящалось способам решения изопериметрических задач, над которыми Эйлер бился в течение многих лет. Опытный ученый был очень рад открытиям молодого Лагранжа. Он даже отказался от публикации некоторых своих разработок в данной области до той поры, пока Жозеф Луи Лагранж не опубликовал собственной работы.
В 1759 году, благодаря предложению Эйлера, Лагранж занимает пост иностранного члена Берлинской академии наук. Здесь Эйлер проявил небольшую хитрость: ведь ему очень хотелось, чтобы Лагранж жил как можно ближе к нему, а таким образом молодой ученый смог перебраться в Берлин.
Работа и переутомление
Лагранж занимался не только исследованиями в области математики, механики и астрономии. Он также создал научное сообщество, которое в дальнейшем превратилось в наук Турина. Но ценой за то, что Жозеф Луи Лагранж разработал огромное количество теорий в точных областях и стал на тот момент величайшим математиком и астрономом мира, стали приступы депрессии.
Начало напоминать о себе постоянное переутомление. Врачи в 1761 году заявили: они не собираются отвечать за здоровье Лагранжа, если тот не умерит свой исследовательский пыл и не стабилизирует рабочий график. Математик не стал проявлять своеволия и послушался рекомендаций медиков. Его здоровье стабилизировалось. Но депрессия не покидала его уже до конца жизни.
Исследования в области астрономии
В 1762 году Парижской Академией наук был объявлен интересный конкурс. Для участия в нем необходимо было предоставить работу на тему движения Луны. И здесь Лагранж проявляет себя в качестве исследователя-астронома. В 1763 году он посылает на рассмотрение комиссии свою работу о либрации Луны. А сама статья прибывает в Академию незадолго до прибытия самого Лагранжа. Дело в том, что математику предстояло путешествие в Лондон, во время которого он тяжело заболел и был вынужден остановиться в Париже.
Но и здесь Лагранж нашел для себя большую выгоду: ведь в Париже он сумел познакомиться с другим великим ученым - Даламбером. В столице Франции Лагранж получает премию за свое исследование о либрации Луны. И еще одной премии удостаивается ученый - через два года он был награжден за исследования двух спутников Юпитера.
Высокий пост
В 1766 Лагранж возвращается в Берлин и получает предложение стать президентом Академии наук и главой ее физико-математического отделения. Множество берлинских ученых очень радушно приняли Лагранжа в свое общество. Он сумел установить крепкие дружеские связи с математиками Ламбертом, Иоганном Бернулли. Но в этом обществе были и недоброжелатели. Одними из них был Кастильон, который был на три десятка лет старше Лагранжа. Но через некоторое время их отношения улучшились. Лагранж женился на кузине Кастильона по имени Виттория. Однако брак их был бездетным и несчастным. Часто болеющая супруга умерла в 1783 году.
Главная книга ученого
Всего ученый провел в Берлине более двадцати лет. Самым продуктивным трудом считается «Аналитическая механика» Лагранжа. Это исследование написано в пору его зрелости. Существует всего лишь несколько великих ученых, среди наследия которых имелся бы такой фундаментальный труд. «Аналитическая механика» сравнима с «Началами» Ньютона, а также с «Маятниковыми часами» Гюйгенса. В ней же сформулирован и знаменитый «Принцип Лагранжа», более полное название которого - «Принцип Даламбера-Лагранжа». Он относится к сфере общих уравнений динамики.
Переезд в Париж. Закат жизни
В 1787 году Лагранж перебирается в Париж. Его полностью устраивала работа в Берлине, но это пришлось сделать по той причине, что положение иностранцев после кончины Фридриха II в городе постепенно ухудшалось. В Париже в честь Лагранжа была проведена королевская аудиенция, и математик даже получил квартиру в Лувре. Но в это же время у него начинается серьезный приступ депрессии. В 1792 году ученый женился во второй раз, и теперь союз оказался счастливым.
В конце своей жизни ученый выпускает еще немало работ. Последний труд, за который он планировал взяться, состоял в пересмотре «Аналитической механики». Но сделать этого ученому не удалось. 10 апреля 1813 года скончался Жозеф Луи Лагранж. Цитаты его, в особенности одна из последних, характеризируют всю его жизнь: «Я сделал своё дело… Я никогда никого не ненавидел и не делал никому зла». Смерть ученого, как и жизнь, была спокойной - он ушел с чувством выполненного долга.
Прогрессу человеческого разума способствовало, согласно просветителям, развитие различных наук, с одной стороны, и распространение просвещения - с другой. Развитие разума и прежде всего прогресс наук оказывают, по их мнению, решающее воздействие на все стороны общественной и культурной жизни - и на прогресс техники, и на создание разумного политического устройства, и на совершенствование морали и нравственности, рационализируя их и избавляя от предрассудков и предубеждений.
Вместе с тем в идеологической подготовке французской буржуазной революции сыграла важную роль и противоположная линия - критика науки. Она представлена прежде всего Руссо.
Противоборство двух линий отношения к науке в идеологии Просвещения пронизывает все предреволюционные и революционные годы. Защита науки - основное содержание деятельности энциклопедистов. Контрнаучная линия нашла свое выражение в руссоистской критике науки, в различного рода мистических сектах и движениях и, конечно же, в плебейской ярости против существовавших к началу революции научных организаций. Для всех идеологов эгалитаризма ученые были привилегированным сословием, а существовавшие в дореволюционной Франции научные учреждения - Академия наук, королевский колледж, школа военных инженеров в Мезьере, Парижская обсерватория и Королевский ботанический сад - защитниками деспотии и социального неравенства. Само собой разумеется, среди почетных членов академии в дореволюционной Франции было немало приближенных короля, его министров? государственных советников. Однако следует помнить, что число академиков, получающих жалованье, было яе- велико (в 1699 г. - 20), а их жалование - небольшим: в 1785 г. все академики (они назывались тогда "пенсионеры") получали 54 тыс. ливров. Из 48 членов академии в начале XVIII в. половина вынуждена была искать приработок на службе в других местах. В то же время члены академии, не включенные в штат ("ассосье"), подолгу ждали возможности перехода в ранг "пенсионеров". Плебейское отождествление ученых с привилегированным сословием, послужившее мощным импульсом для контрнаучного движения в предреволюционной Франции, во многом основывалось просто на недоразумении.
Кроме того, контрнаучное движение имело своим истоком и характер научных исследований в предреволюционной Франции. Наряду с ростом прикладных исследований - механики, химии, физики, географии, навигации и тд. многие разработки во Французской академии были чужды какой-либо связи с социальными потребностями, с задачами развития промышленности, торговли, техники. Многие темы разрабатывались годами и десятилетиями и не давали положительных результатов. Для малообразованных сословий многие темы научных исследований казались бесполезными причудами изощренного ума интеллектуалов1.
Следует сказать, что словом "ученый" (savant) называли в этот период скорее эрудита, чем исследователя. Если еще в XVI в. духовенство считалось наиболее типичным представителем слоя образованных людей (clerc), то уже к XVLL1 в. слово "клерк" употребляется с ироническим оттенком и обозначает скорее педанта, схоласта, чем образованного и ученого. Слово "ученый" приложимо скорее к человеку образованному, а не человеку, посвятившему свою жизнь самостоятельным научным исследованиям и живущему на средства, получаемых за них229.
Все эти семантические изменения в словах, характеризующих слой интеллектуалов, показывает, что в предреволюционной Франции лишь начинает складываться особый статус ученого как человека, занимающегося научной деятельностью и состоящего на оплачиваемой государственной службе, что нередко здесь подобный образ ученого замещается иным образом, отождествляющим ученого просто с человеком образованным, обладающим знанием в ряде областей или эрудированного в областях, далеких от реальной жизни.
И все же создание в 1666 г. Парижской академии наук, выросшей из кружка исследований, собиравшихся вокруг М.Мерсенна (1588-1648), было крупнейшим шагом на пути профессионализации науки, инсгитуциали- зации научных исканий и обретения учеными особого статуса. В предреволюционной Франции постепенно начинают складывается научные учреждения и общества, слой ученых-исследователей, оперирующих специфическими нормами взаимной критики, проверки и опровержения исследовательских результатов и вырабатывающих "научный этос". В те же годы интенсивно развертывается система научных публикаций - выпускаются научные труды, журналы, ученые записки, налаживается обмен результатами, полученными в ходе исследований, формируются особые механизмы социальной поддержки научных исследований, в частности система кон- курков на определенную тему, выдвинутую тем или иным научным обществом или академией.
В предреволюционной Франции наряду с университетами во многих провинциях возникли свои академии. Само собой разумеется, многие ученые совмещали исследования с преподаванием в университетах, а исследование было эпифеноменом преподавания. Однако рост академий в провинциях Франции (к 1750 г. их насчитывалось 24) существенно изменил положение и статус ученого. Среди академий наиболее известными были академии в Лионе, Бордо, Дижоне, Монпелье, Марселе. Они проводили конкурсы, в том числе и международные, по определенным научным проблемам. Например, академия в Бордо за 1715-1791 гг. объявила 149 конкурсных задач, преимущественно по физике и медицине. С 1702 г. "Газета ученых" ("Journal des s?avants") становится государственным журналом и фактически органом Академии наук.
Рост научных исследований в предреволюционной Франции, изменение отношения к ним можно продемонстрировать на данных сравнительной статистики о числе статей в различных журналах. В 1722 и 1723 гг. в "Mercure de France" были помещены а) 1 статья по экономическим и социальным вопросам, б) 4 статьи, касающиеся различных естественных наук, в) 3 - по проблемам философии, г) 150 поэм, театральных рецензий, около 50 статей на исторические темы. В 1750 и 1751 гг. пропорции различных по тематике статей изменились: а) 11 статей по экономическим и социальным вопросам, б) 26 статей по естественным наукам, в) 1 статья по философским проблемам, г) 10 поэм, театральных рецензий и проч. В "Journal des S?avants" в 1720 и 1721 гг. было опубликовано: а) 32 статьи по теологии и религии, б) 6 - по философии, в) 7 - по естественным наукам, г) 7 - о политике. В 1750 и 1751 гг. пропорции уже иные: а) 47, б) 0, в) 70, г) 15. В 1780 и 1781 гг. в эт "М же журнале было опубликовано а) 37 статей по теологии и религии, б) 135 - по философии и естествознанию, в) 25 - политике. Следует обратить внимание на рост числа статей по естественным наукам с 1720 по 1781 гг.: 1:26:39 в "Mercure de France"; 7:70:135 в "Journal des S?avants", т.е. более чем в 35 раз за пол столетие230.
В провинциях Франции наряду с академиями возникают научные общества, объединяющие любителей естественных наук, краеведов, ученых. Возрастает число и активность членов научных обществ, которые обсуждают новинки философской литературы, результаты экспериментов, теоретические проблемы естествознания. Так, в 1742 г. в Дижоне обсуждается проблематика естественного закона, в 1770 г. в Безансоне - влияние философии на науки и др.231
Возникают новые журналы как собственно научные, так и научно-популярные. В 1758 г. "Journal encyclop?dique" писал, что "ныне не то время, когда журналы издаются лишь для ученых. Сегодня весь мир читает и хочет читать все"232. Однако королевская власть не давала "читать все". За каждой отраслью печати был установлен надзор, строго контролировалось каждое печатное слово. В 1789 г. за юридическими науками следили 33 цензора, за медициной - 21, за анатомией - 5, за математикой и физикой - 9, за художественной литературой - 24 цензора. Книги, которые они нашли крамольными, запрещались и сжигались233. И все же расширение знаний во всех областях, популяризация достижений науки являются фактом духовной культуры предреволюционной Франции. Но столь же несомненно и то, что перед революцией нарастали антинаучные настроения среди различных слоев французского общества, а духовная культура предреволюционной Франции представляла собой причудливую амальгаму сциентистско-просветительского мировоззрения с оккультистскими, мистическими, астрологическими и открыто антинаучными воззрениями. Наряду с энциклопедистами с их критикой церковной веры и агр**ссивным скептицизмом существовала вера в розенкрейцеров, алхимиков, астрологов, в чудеса и знамения, в каббалу и дьявола. "Никогда не был Париж столь жаден до новшеств и суеверий, как в ту начальную пору века Просвещения. Перестав верить в легенды о библейских святых, стали искать для себя новых старинных святых и обрели их в шарлатанах - розенкрейцерах, алхимиках и филалетах, толпами притекавших туда; все неправдоподобное, все идущее наперекор ограниченной школьной науке встречает в скучающем и причесанном по философской моде парижском обществе восторженный прием. Страсть к тайным наукам, к белой и черной магии приникает повсюду, вплоть до высших сфер». Придворные дамы и девицы голубой крови, княгини и баронессы заводят у себя в замках и городских особняках алхимические лаборатории, и вскоре эпидемия мистического помешательства охватывает и простой народ... Ничто необычное не кажется в ту пору слишком нелепым, и никогда не было мошенникам столь удобно, как в ту, одновременно и рассудочную и падкую до щекочущих нервы сенсаций эпоху, увлекающуюся всяким дурачеством, верующую при всем неверии во всякое волшебство"".
Фр. А.Месмер (1734-1815), выступивший в 1766 г. с диссертацией "О влиянии планет", где астрологическое
1ЦыЛг С СЪерс«. М„ 1985. С 96-98. 186
учение о воздействии созвездий на человека было соединено с допу дением некоего изначального флюида - силы общего тяготения, пронизывающего вселенную, позднее создает новую теорию "животного магнетизма", проводит магнетические сеансы, во время которых он не только излечивает душевнобольных, но пытается с помощью медиумов прорицать и предсказывать будущее, передавать мысли на расстоянии, заглядывать внутрь тела другого человека и таким способом определять болезни. И хотя Французская академия выносит вердикт о "недействительности магнетизма", в защиту месмеризма выпускаются сотни статей и брошюр; вокруг личности Месмера создается атмосфера религиозного помешательства и истерии. Немалую лепту в месмероманию внес не только высший свет, среди которого было много фанатиков месмеризма, но и представители различных идейных течений - от масонства до католицизма234.
Большой популярностью в предреволюционной Франции пользовалось мистическое учение Л.К.Сен- Мартена (1743-1803), пытавшегося соединить гностицизм с каббалой и с учением Сведенборга и Беме и открыто выступавшего против скептицизма просветителей.
С иных позиций критикуют науку и Разум идеологи "Социального кружка" - аббат К.Фоше (1744-1793) и журналист Н. де Бонвилль (1760-1828), тесно связанные с масонскими ложами и с орденом иллюминатов. Выступая против имущественного неравенства и пытаясь возродить раннее христианство, они отстаивали эга- литарисгско-плебейскую программу, в которой наука оценивалась как сила, поддерживающая и во многом ответственная за неравенство между людьми. Развитие искусств и наук влечет за собой увеличение роскоши и
привилегий, предоставляемых людям умственного труда. Поэтому ликвидация неравенства, в том числе имущественного неравенства, предполагает не только устранение различного рода привилегий, которыми пользуются представители "аристократии духа" - ученые, священники, художники, но и уничтожение цивилизованного состояния, обусловленного, в частности, дифференциацией и ростом искусств и наук Это означало одновременно и противостояние тем социальным институтам, которые обеспечивали культурную жизнь в предреволюционной Франций, прежде всего Академии наук и Академии художеств. Именно в них усматривается основной источник бед и пороков культуры этого периода. Эгалитаристская линия в контрнаучном движении особо ярко проявилась в движении голодающих низов плебейства - в движении "бешеных", идеологом которых был ЖРу (1752-1794). 9
В учение Г.Бабефа (1760-1796) наряду с коммунистическими мотивами также проникли эгалитаристские, аграрно-ремесленные упования. Поэтому для Бабефа и бабувистского движения будущая республика равных оказывается аграрным государством, а его население - крестьянами и ремесленниками. В декрете об управлении, предложенном им, перечисляются те знания, которые считаются полезными в будущем обществе?равных". На первом месте среди них - земледелие, на последнем - преподавательская и научная деятельность, которая допускается лишь в тех пределах, которые необ- . ходимы для обеспечения крестьянского и ремесленного труда. Лишь физический труд является бесспорным основанием для приобретения прав граждан в будущем обществе. Ф.Буонарроти, излагая учение Г.Бабефа, отметил, что "основными и наиболее важными занятиями граждан должны быть те, которые обеспечивают им пропитание, одежду, жилище и предметом которых являются сельское хозяйство и ремесла, служащие для эк- сплуатации земли, постройки зданий, производства мебели и выделки тканей. Выступая против "фальшивой (бесполезной) науки’, бабувисты проводили мысль о том, что следует ограничить весь массив знаний лишь непосредственно полезными знаниями, которые ’должны побуждать их (людей. - А.О.)любить равенство, свободу и отечество и сделать их способными служить ему и оборонять его’. Поэтому в их воспитательной программе обучение наукам преследует сугубо утилитарные цели и весьма узко по своему объему1®.
В эгалитаристско-коммунистической программе Бабефа обращалось внимание на то, что с развитием искусств и наук связаны определенные социальные бедствия - "утонченность искусств порождала вкус к излишествам, отвращение к простоте нравов, пристрастие к изнеженности и легкомыслию’, рост наук послужил ’основанием для отличий, превосходства и освобождения от общественного труда’235. Однако в отличие от радикально-эгалитаристской программы "бешеных* и уравнительно-крестьянской утопии они допускали в определенных границах рост науки: ’...следовало бы призвать науки к облегчению человеческого труда путем изобретения новых машин и усовершенствования старых’236. В другом месте Ф.Буонарроти замечает: "При помощи наук порой исцеляются либо предупреждаются болезни; они научат человека познать самого себя; они предохраняют его от религиозного фанатизма, настораживают его против деспотизма, делают приятными его досуг и возвышают его душу до самых высоких добродетелей’237. Допуская развитие наук в довольно-таки жестких пределах натурально-ремесленного хозяйства, бабувисты проповедовали всеобщий аскетизм и грубую уравнительность: община обеспечивает гражданам равный и умеренный достаток, жилье, одинаковую одежду, предметы питания так, чтобы не было даже признаков кажущегося превосходства одно238 о человека над другим. Само собой разумеется, в рамках такого "казарменного коммунизма" место искусств и наук весьма сомнительно - ведь они просто не нужны при такой аскетической жизни.
Именно эти контрнаучные настроения и движения были той почвой, на которой проводилась политика в области науки в первые годы французской революции. Контрнаучные установки и настроения не могли не найти своего выражения в Национальной ассамблее и Конвенте, на страницах многочисленных газет, журналов, брошюр, в диспутах, развернувшихся в политических клубах Парижа. Отношение к науке и к ее организациям, конечно, было неоднородным. Одни стремились сохранить в неприкосновенности безнадежно устаревшие формы организации наук и искусств, другие же вообще отрицали ценность не только прежних форм организации, но и самой науки. Эгалитарный радикализм якобинцев, усматривавших в прежних формах организации нечто совершенно устаревшее и отжившее, неразрывно связанное с королевским режимом, с привилегиями, предоставляемыми королевской властью и системой патронажа, не просто питался плебейскими контрнаучными настроениями и установками городского люмпен-пролетариата и мелкой буржуазии, но и в свою очередь формировал эти установки. Вполне оправданная критика способов организации наук и искусств в королевской Франции, системы иерархии рангов и классов, недемократических механизмов выбора своих членов и социальной поддержки, зависящей от личных предпочтений, связей и благорасположения кораля, его фаворитов и фавориток, двора и министров, нередко превращалась в критику науки как таковой, в неприятие ученых и того дела, которым они занимаются.
В связи с обсуждением деятельности Академии наук, ее отчетов по тем заданиям, которые были поставлены перед ней Конституционной и Национальной ассамблеямИ, а затем Конвентом, в связи с обсуждением ее бюджета и размера гонораров как ученым, так и художникам среди членов правительственных организаций, и особенно Комитета народного образования, возникает острая борьба между сторонниками сохранения Академии наук и противниками каких-либо корпораций. Получив в мае 1790 г. заказ - подготовить реформу мер и весов, Академия наук в марте 1791 г. представила проект единицы мер, подготовленный комиссией, куда входили Лавуазье, Монж, Лаплас. Лишь в августе 1793 г. Конвент выпускает декрет о введении единой системы мер и весов, хотя потребовалось еще немалое время для окончательного утверждения единой метрической системы во всей Франции. Все выдающиеся ученые Франции - Лаплас, Д’Аламбер, Лагранж высоко оценивали это первое научное предприятие революции, которое как отмечалось в Декрете Конвента 18 жерминаля III года, есть "творение республики, триумф французского народа и успех в области культуры"15; Однако, несмотря на то что Академия наук успешно работала над заданиями революционного правительства, контрнаучные настроения и установки приобретали все больший размах, выражались все с большей силой и все в более яростных выражениях. Своего накала эта борьба достигла при обсуждении бюджета А ‘дцемии наук в августе 1793 г., подготовленного Комитетом народного образования. Члены этого комитета, в частности химик А.Ф.Фуркруа (17551809), предлагали исключить из состава академии всех лиц, эмигрировавших из Франции, но все же сохранить Академию как научную организацию. Фуркруа неоднократно выступал с разоблачением клеветы на академию и академический корпус. Обсуждение статуса Академии наук и ее бюджета в Комитете народного образования закончилось подготовкой проекта декрета, согласно ко-
^Старосемскдя-Иикштма О. Очерки по история науки и техники периода французской буржуазной революции, 1789-1794. М.; Л; 1946. С 149.
^Мастера искусств об искусстве. Мп 1967. Т. 4: Первая половина XIX в. С 30.
наук и "Несовместимых со свободным режимом* было поддержано не только Конвентом, но радикальными художниками Парижа. Конвент принял декрет, согласно которому все академии упразднялись. 8 августа 1793 г. была закрыта Академия наук
За год до этого 17 августа 1792 г. были закрыты 22 французских университета. В 1794 г. была создана Центральная школа общественных работ, позднее переименованная в Политехническую школу.
И среди ученых - членов Академии также были сторонники ликвидации этого учреждения. Н.С.Шамфор называл Академию надписей и изящной литературы школой лести и рабства, в которой не только не было духа свободы, но царил дух сервилизма. Критиковал Академию наук и химик Фуркруа, подчеркивавший бесполезность прежней академии, архаичность ее организации.
За сохранение Академии наук выступил прежде всего ее казначей Лавуазье, который оценивал декрет Конвента от 8 августа 1793 г. как гибельный для развития наук во Франции, для запланированных научных предприятий, в частности для финансировании работ по химии, для подготовки метрической системы. Он рассылает письма Лак^налю и Арбогасту, где отмечает, что решение Конвента затрудняет работу Комиссии мер и весов. После дебатов в Конвенте, в ходе которых был принят декрет от 14 августа 1793 г., разрешающий членам Академии наук собираться в обычном месте для занятий, т.е. в Лувре, однако оставленный без всякого внимания Директорией Парижского департамента, сторонники ликвидации всех академии победили. Академия наук была уничтожена. Началось время преследований ученых. И в этом преследовании науки и ученых оказались единодушными католики и защитники нового культа Верховного Существа. Так, депутат Конвента католик П.-ТДюран-Майян (1729-1814), выступая в декабре 1792 г. против засилья науки, отверг саму идею создания каких-либо научных корпораций. Его поддержали при обсуждении проекта реформы высшего образования, предложенного Кондорсэ, председатель якобинского клуба ЭЖСийес (1748-1836) и П.К.ФДону (1761*1840) - депутат от жирондистской партии. Они считали неприемлемым существование Академии наук как государственной монополии в области прогресса человеческого разума. После декрета Конвента от 14 августа 1793 г., проведенного по настоянию ЖЛаканаля (1762-1845), борьба между сторонниками сохранения академии и ее ликвидации обострилась. Попытки сохранить Академию наук расценивались наиболее радикальными слоями населения Парижа как стремление утвердить новую аристократию ученых, упрочить новую касту богачей. Выразителем этих эгалитаристских настроений стала Парижская коммуна, которая направила депутацию в Конвент 15 сентября 1793 г. с тем, чтобы она выступила с твердыми возражениями против сохранения Академии наук и создания новых государственных учреждеш л в области науки. Ее поддержали депутаты Конвента Ж.Камбон (1754-1820) и Фабор дЭглантин (1750-1794), выступившие против восстановления академий под другим названием.
Этим контрнаучным настроениям и установкам, этой разрушительной для науки политике противостоял прежде всего Лавуазье, который в письме Лаканалю от 28 августа 1793 г. назвал переживаемое французской наукой время - временем преследований и эмиграции ученых из Парижа. Он особенно подчеркивал, что "если наукам не оказывать помощь, они приходят в упадок в государстве и трудно восстановить даже их прежний уровень"239.
Однако в Конвенте все более утверждается контрнаучная линия. Можно сказать, что зимой 1793 г. она победила в Конвенте. 24 ноября 1793 г. арестован Лавуазье. Рискуя жизнью химики Л.К.Каде де Гассикур (1731-1799) и А.Боме (1728-1804) обратились в
Конвент общественного, спасения, требуя освобождения Лавуазье. Лагранж подписал ходатайство ученых о помиловании от Консультационного бюро искусств и ремесел. Но большинство ученых, причем тех, кто активно участвовал в политической жизни Франции и кто мог бы помочь Лавуазье, молчали. Молчали Л.Карно (1753-1823), Л.Б.Гитон де Морво (1737-1816), 1\Монж (1746-1818), Фуркруа. Последний - один из сотрудников и пропагандистов антифлогистонной химической теории Лавуазье, один из создателей химической промышленности революционной Франции, столь необходимой для се обороны, был наиболее радикальным членом Конвента, выступавшим за упразднение Академии наук, а в декабре 1793 г. стал председателем якобинского клуба. После государственного переворота 9 термидора и гильотирова- ния Робеспьера Фуркруа предал своих бывших приверженцев, выступив 3 января 1794 г. с докладом в Конвенте, где проводил мысль о том, чго якобинцы являются и тиранами, и обскурантами, что они заключили заговор против прогресса человеческого разума и развития искусств и наук. Он принял самое активное участие в обвинении Лавуазье, которого 8 мая 1794 г. казнили. Именно на процессе Лавуазье и были сказаны слова: "Республика не нуждается в ученых!". Они приписываются Ж.-Б. Кофиньялю (1746-1794) - вице-президенту трибунала, арестовавшему Робеспьера. Некоторые ученые вообще сомневаются в том, что они были вообще произнесены, считая их роялистским анекдотом, пущенным для дискредитации революционной эпохи в глазах интеллигентов. Так, историк французской революции М.Гильом категорически отвергает всякую вероятность произнесения этих слов на трибунале, судившем Лавуазье240. Однако исследования последних лет показали, что этот контрнаучный афоризм, выражавший негативное отношение к ученым и науке, был широко распространен и до трибунала, судившего Лавуазье; он лишь выразил в v/гчеканенной форме те установки, которые были присущи массовому сознанию революционной Франции. Так, выступая в Конвенте 12 декабря 1792 г., Дюран-Майян говорил о том, что французский народ для своего счастья не нуждается в науках. В июле 1793 г. депутат Конвента Генц отстаивает мысль, что республика нуждается не в ученых, а в свободных людях и достойных уважения существах. По его словам, нельзя полагать, что завоевание свободы является результатом развития искусств и наук. Среди ученых нет патриотов, а академики, по его мнению, - люди фразы, а не республиканцы. 18 сентября 1793 г. в газете "Moniteur" печатается статья, где "доказывается", что республик? нуждается не в ученых, а в прокурорах и адвокатах. Атака на науку как прибежище "аристократии ученых" сопровождалось одновременно критикой теоретического научного знания как оторванных от жизни спекуляций. В противовес академической науке все более выдвигались идеалы утилитарной и конформистской науки, ориентирующейся на непосредственное применение научных результатов в промышленности и идеологическую лояльность. Само собой разумеется, в этих лозунгах о создании "новой науки", связанной с жизнью, выразились реальные потребности революционной Франции, остро нуждавшейся для своей обороны в развитии ряда отраслей промышленности и создании новых ремесел. Но необходимо видеть и другую сторону этой критики науки - скрытые и явные контрнаучные настроения и установки. Борьба за новую, свободную науку, в корне отличавшуюся от прежней, архаической, спекулятивной науки9 была одновременно и способом переориентации французской науки на развитие прикладных и важных с государственной точки зрения задач, формой критики научного знания, его отвержения во имя революционных задач и идеалов. Так, Ж.Букье писал Конвенту, что свободные науки не нуждаются в касте спекулятивных ученых, ум которых постоянно пребывает в царстве грез и химер. Спекулятивные науки, оторванные от жизни людей, уподобляются им яду, который подтачивает силы, истощает их и разрушает республики. ИЖБукье был не одинок в отрицании наук241.
Противоборство двух линий отношения к науке в общественном сознании Франции в революционные годы имело своим итогом прежде Всего формирование государственной поддержки научных исследований, создание новых государственно субсидируемых институтов, реорганизацию прежней академии, складывание профессионального слоя ученых и нового образа науки, на знамени которой начертаны слова: "Прогресс и польза". Сложившаяся в эти годы система социальной поддержки науки привела к тому, что на первое место все более выдвигаются прикладные разработки, важные для развития промышленности, ремесел, торговли, техники революционной Франции. Ученые все более и более оказываются вовлеченными в создание новых видов оружия, в модернизацию текстильных, кожевенных и металлургических мануфактур, выпускавших необходимые для армии предметы, в прикладные разработки, сыгравшие громадную роль в укреплении боеспособности Французской республики. Уже к 1795 г. сложилась такая объективная ситуация, когда стало ясным, что республика нуждается в ученых, прежде всего в ученых, способных осуществлять прикладные исследования, важные для военной промышленности Франции. Разум становился инструментальной рациональностью.
Для подготовки такого рода ученых необходимо было перестроить и систему образования242. Поэтому в период якобинской диктатуры возникла Центральная школа общественных работ, позднее ставшая называться Политехнической школой. К преподаванию в ней были привлечены лучшие научные силы Франции - Лагранж, Лаплас, Монж, Бертолле, Шапталь и др. Ее основная задача заключалась в подготовке инженеров разных специальностей - от артиллеристов до топографов. Ее руководителем на протяжении более чем 20 лет был Г.Монж. В программе к курсу "Начертательная геометрия* - науке, созданной Г.Монжем для решения проблем инженерной строительной техники, он не только излагает программу реформы системы образования тогдашней Франции, но и формулирует новый образ науки, которая отдает приоритет исследованию прикладных задач: "Чтобы освободить французский народ от иностранной зависимости, в которой он до сих пор находился, надо прежде всего направить народное образование х познанию объектов, требующих точности, что было в полном пренебрежении до нашего времени, и приучить наших специалистов к пользованию всевозможными инструментами, предназначенными для того, чтобы вносить точность в работу и измерять ее степень-. Во-вторых, надо расширить знание многих явлений природы, необходимое для »7 эгресса промышленности, и воспользоваться для развития общего образования народа тем счастливым обстоятельством, что она имеет в своем распоряжении главнейшие ресурсы, которые ей требуются.
Наконец, надо распространить среди наших специалистов знание способов, применяемых в искусствах, и знание машин, предназначенных для того, чтобы либо сократить ручную работу, либо внести в результаты работы большие однородности и точности..."20 В этих словах, которыми открывались лекции Г-Мопжа по начертательной геометрии, выражены новые представления о науке, ее смысле и задачах. Многие выступления выдающихся математиков, физиков, химиков революционной Франции пронизаны чувством необходимости переориентации науки, формирование нового образа науки в общественном сознании и выдвижении перед учеными новых приоритетов и принципиально новых социально значимых целей.
Отношение к знанию и образ науки, складывающийся в различных слоях французского общества, - важнейшие характеристики как социальной психологии, так и идеологических течений, существовавших во Франции перед и во время революции. Однако до сих пор эти аспекты духовной и идеологической жизни пред- и революционной Франции не были предметом ни исторического, ни философского исследования. Лишь в последние годы благодаря усилиям представителей так называемой исторической школы "Анналов* начинают выявляться особенности революционного сознания, раскрываться бессознательные установки, ценностные ориентации и предпочтения, оказываемые различными слоями французского общества. Революционное сознание, а точнее, революционная ментальность, как предпочитают говорить историки этой школы, перестает быть
^Монж Г. Нжчсрпггелыиш геометрия. М, 1947. С 9.
чем-то монолитным, в нем обнаруживаются различные уровни и слои, а духовная жизнь Франции этого периода предстает гораздо более рельефно. Так, в книге современного историка М.Вовеля "Революционная ментальность. Общество и ментальность во французской революции* выделено существо революционного сознания. Исходным для революционной ментальности, по мнению Вовеля, является чувство страха, которое приводит к тому, что в революционном движении преобладают "карательные импульсы*. Страх перед заговорами как вне, так и внутри революционных групп выражается в терроре, представляющем собой страх контролируемый и управляемый, сознательно внушаемый врагам свободы. Революционная ментальность находит сво* выражение и в установке на разрушение или на тотальное уничтожение прошлого, причем подчеркивается "поворотность*, "судьбоносность* переживаемого момента, радикальность и мгновенность разрушения, непобедимость и необратимость революционных сдвигов243.
Эти установки революционного сознания пронизывают сознание ученых, принявших революцию и непосредственно в ней участвовавших, и социальную психологию тех слоев французского общества, которые осуществляли Великую французскую революцию. Само собой разумеется, они выражаются и в противоречивом взаимодействии двух типов отношения к науке, одно из которых можно назвать сциентистским, а другое - контрнаучным. Установки революционной ментальности, их диалог-конфликт, их отталкивание и притяжение, вся сложная амальгама ценностных ориентаций и предпочтений, которые лишь в последние годы начинают исследоваться во всех деталях, находят свою реализацию и воплощение как в политизации сознания самих ученых, в частности в возникновении идеи научной революции, так и в тех приоритетах, которые принимаются различными слоями французского общества и выдвигаются перед наукой в качестве ее неотложных, актуальных задач, например переориентация научных исследований на прикладные разработки военно-оборонного характера.
Философия Просвещения идейно подготовила французскую революцию. Таков тезис, который воспринимается всеми как само собой разумеющийся. Тем более что деятели французской революции неоднократно заявляли о себе как о наследниках Монтеня, Руссо, Дидро, Мабли, Гельвеция и др. Идеологи, не принявшие революцию, также подчеркивали связь между философией Просвещения и революционной теорией и практикой, обвиняя просветительскую идеологию "в развязывании преступных страстей", породивших революцию244.
Историки обратили внимание на существование качественного различия между классическим и поздним Просвещением во Франции, на отсутствие прямой интеллектуальной преемственности между идеологами Просвещения и якобинцами. Так, ДЛ1орне писал: "После 1770 г. прямое воздействие великих вождей философии завершилось"245. В 1789 г. на арену истории вышли совершенно иные люди - идеологи и политики весьма решительные, переведшие абстрактные "философемы" на язык революционных действий. И хотя все они видели в просветителях предвестников революции, но все же не могли не отметить различие между их философскими построениями и политической практикой. Так, Мирабо писал: "Между метафизиком, который в тиши своего кабинета схватывает истину во всей ее выразительной чистоте, и государственным деятелем, который обязан считаться с прошлым, с затруднениями и преградами, между учителем народа и политическим администратором существует та существенная разница, что один думает только о том, что есть, а другой заботится о том, что может быть... Если желают достигнуть цели, то надо беспрестанно помнить, что находишься на земле, а не в мире идей"246.
Конечно, в патетических речах трибунов революции много от идеологии Просвещения. Здесь и призывы к Разуму, и критика предрассудков, и культ свободы, и апелляция к справедливости, равенству и братству, к неотчуждаемым правам и свободам человека247^.
Но позднее их позиция кардинально переменилась. Робеспьер начал отстаивать необходимость террора. Марат же неистово начал "доказывать", что одной лишь силы Разума недостаточно, что народ нуждается в военном трибуне, диктатуре, во всемогущей силе власти248.
Философия Просвещения с се уверенностью во всемогущество Разума обернулась в годы французской революции репрессивной идеологией подавления "инакомыслия", испытала странную метаморфозу в санкционировании террора. Сциентистская философия Просвещения, усматривавшая в науке путь построения нового общества, новой нравственности, нового государства обернулись политической идеологией, санкционировавшей подавление, принуждение, репрессии, террор. Тот слой "среднего сословия", который, восприняв идеи просветителей, стал сначала парламентскими представителями народа, а затем "вождями народа", был слоем среднего и низшего чиновничества, юристов, нотариусов, судей, адвокатов. В Учредительском собрании 373 из 577 делегатов "третьего сословия” были представителями так называемого юридического сословия. Именно эта группа и стала идеологами революции, ее трибунами и вместе с тем ее жертвами249.
Важную роль в трансформации философии Просвещения в революционные политические программы сыграло массовое сознание, обладавшее специфическими ценностными ориентациями, установками, символикой и др. Это массовое сознание, или революционная ментальность, не только воспринимало идеи просветительской философии, но и существенно модифицировало их Якобинцы, пришедшие к власти, ликвидировали демократическую систему, созданную в 1789-1792 гг. и воплощавшую в себе идеи Просвещения. Декретом 10 октября 1793 г. "О революционном порядке управления" были отменены конституция 1793 г. и Декларация прав человека и гражданина 1789 г. Свободы личности (слова, собраний, печати) были упразднены, судебные гарантии и право на защиту были отменены, в частности, декретом о подозрительных от 17 сентября 1793 г., где подозрительными назывались "те, которые своим поведением, либо своими связями, либо своими речами или сочинениями проявляют себя сторонниками тирании, феодализма и врагами свободы", "те, кто не может доказать законность своих средств к существованию и выполнению гражданских обязанностей", те, кому "отказано в выдаче свидетельств о благонадежности"250®. 10 июня 1794 г. был принят декрет о врагах народа, которыми объявлялись те, "кто силой или хитростью стремятся уничтожить общественную свободу”. Конкретизация этой весьма широкой формулировки включала в себя перечень "врагов народа" - от "недобросовестных поставщиков" до лиц, пытавшихся "вызвать упадок духа для того, чтобы способствовать замыслам тиранов"29. Ж.ПлМарат в конце 1790 г. писал на страницах "Друга народа": "Начните с того, чтобы захватить короля, дофина и королевскую семью... Отрубите затем без всяких колебаний головы контрреволюционным генералам, министрам и бывшим министрам; мэру и членам муниципалитета, являющимся противниками революции; перебейте без всякой пощады весь парижский генеральный штаб, всех депутатов Национального собрания - попов и приверженцев министерства, всех известных приспешников деспотизма... Шесть месяцев тому назад пятьсот, шестьсот голов было бы достаточно... Теперь, когда вы неразумно позволили вашим неумолимым врагам составить заговоры и накапливать свои силы, возможно, потребуется отрубить пять-шесть тысяч голов; но, если бы даже пришлось отрубить двадцать тысяч, нельзя колебаться ни одной минуты"30. Позднее Марат все более и более увеличивал число жертв террора: "Свобода не восторжествует, пока не отрубят преступные головы двухсот тысяч этих злодеев". Он готов был и к миллионам жертв31.
Робеспьер вначале был против смертной казни. Выступая в Национальном собрании 30 мая 1791 г., он доказывал несправедливость смертной казни, которая больше способствует умножению преступлений, чем их предупреждению251*. Но уже в 1793 г. его позиция кардинально изменилась - он уже призывал революционный трибунал к террору, не отягощенному никакой законностью: "Бесполезно собирать присяжных и судей, поскольку этому трибуналу подсудно преступление лишь одного рода - государственная измена - и за нее есть одно наказание - смерть"252. В феврале 1794 г. он настаивал: "Если движущей силой правительства в период мира должна быть добродетель, то движущей силой народного правительства в революционный период должны быть одновременно добродетель и террор-добродетель, без которой террор пагубен, террор, без которого добродетель бессильна. Террор - это ничто иное, как быстрая, строгая и непреклонная справедливость"253.
В написанной им инструкции, ставшей основой закона о терроре (10 июня 1794 г.), проводилась мысль о том, что основанием приговора может быть совесть судьи, освещенная любовью к справедливости и отечеству. По его словам, "чтобы казнить врагов отечества, достаточно установить их личность. Требуется здесь не наказание, а уничтожение их"254*5.
Террор оказывается теперь одной из добродетелей и одним из путей воспитания людей. Границы террора все более и более расширяются: сначала он относится лишь к "врагам народа", а затем к подозрительным ("Закон о подозрительных" 17 октября 1793 г.) и даже к политически пассивным гражданам255.
Конечно, статистики убитых, гильотированных, репрессированных не велось. ОДнако, по данным Д.Грира с марта 1793 по август 1794 г. в тюрьмы было заключено не менее 500 тыс. человек, было казнено по официальным приговорам 16 594 человека, 10-12 тыс. были расстреляны без суда в Вандее, Тулоне, Нанте, Лионе и других местах вооруженного сопротивления "диктатуре Разума". Репрессии в Вандее были особенно жестоки (по некоторым данным, здесь погибло 100 тыс.
ФУРКРУА (Fourcroy), Антуан Франсуа
Французский химик и государственный деятель, Антуан Франсуа де Фуркруа родился в Париже; в юности учился письмоводству и был переписчиком. После случайной встречи с Ф. Вик д"Авиром – непременным секретарем Королевского медицинского общества Фуркруа получил возможность изучать медицину. В 1780 г. он получил степень доктора медицины и был избран членом Медицинского общества. В студенческие годы Фуркруа проявил большой интерес к химии, которую изучал под руководством профессора Ж. Б. Бюкe. Бюке был передовым химиком того времени и получил известность своими опытами по действию газов на животных; по свидетельству Фуркруа, он был одним из первых химиков, выступивших против теории флогистона . По предложению Бюке Фуркруа с 1778 г. начал читать курс химии и естественной истории на Медицинском факультете Парижского университета. В 1784 г. он стал профессором Ботанического сада. С 1785 г. – член Парижской академии наук. С началом революции Фуркруа включился в активную политическую деятельность. В 1792 г. он стал членом Якобинского клуба, в 1793 г. был депутатом национального Конвента. Принимал участие в различных правительственных и учёных комитетах и Медицинском обществе, где занимал руководящее положение. С 1801 г. – главный управляющий народным образованием Франции. Принимал участие в восстановлении обновленного Парижского университета и в организации сети начальных и средних школ Франции, занимался реорганизацией горного дела во Франции. В апреле 1809 г. Фуркруа получил от Наполеона титул графа империи.
Основные работы посвящены систематизации и классификации химических соединений. Фуркруа был одним из ближайших соратников А. Л. Лавуазье , хотя и не сразу признал антифлогистическую химию. Ещё в 1786 г. Фуркруа выступает как сторонник теории флогистона ; правда, он излагает в своей книге основы обеих теорий – флогистонной и кислородной, но при объяснении, например, явлений горения и кальцинации металлов он, следуя Макёру , говорит, что одновременно с присоединением к горящему телу «жизненного воздуха» (кислорода) из этого тела удаляется содержащийся в нем флогистон. Однако в 1786 г. Фуркруа полностью отказался от теории флогистона и широко пропагандировал кислородную теорию, содействуя ее быстрому распространению и признанию. Совместно с Л. Б. Гитоном де Морво , А. Л. Лавуазье и К. Л. Бертолле разработал в 1786-1787 гг. новую химическую номенклатуру. В 1799 г. совместно с Л. Н. Вокленом выяснил химическую природу мочевины. Первым наблюдал (1800) тепловое действие электрического тока, включив в гальваническую цепь плохо проводящую проволоку.
Фуркруа был широко известен как автор учебников и монографий по химии. В особенности широкое распространение получило его сочинение «Элементы естественной истории и химии» в четырех томах (1786), представляющее собой переработку его же книги «Элементарные лекции по естественной истории и химии» в двух томах (1782). Принимал участие в издании «Методической энциклопедии по химии, фармации и металлургии» (1786-1789). Эти сочинения многократно переиздавалось на различных языках. Выступал как популяризатор науки. Написал работы «Химическая философия» (1792, русские переводы 1799 и 1812) и «Система химических знаний» (т.1-2, 1801-1802). Иностранный почётный член Петербургской академии наук (с 1802).
Loading...